— С такого мяса и мы все подохнем.
— Подыхай. Плакать, что ли, будет о нас начальство?
— Надо артельщика взять в оборот.
— Артельщик тут ни при чем.
— А я бы другое предложил: взять все из офицерского камбуза и поесть. А в кают-компанию корову отдать. Кушайте, мол, господа офицеры, на доброе здоровье.
С кормы показался старший боцман кондуктор Саем, старый, ретивый службист. Очевидно, он слышал последнюю часть разговора. Закричал:
— Ах, нехристи бессмысленные! Там служба идет, а они, скоты, тут зубоскалят! Марш в церковь, так вашу…
Он хлестко выругался, осыпав скверными словами все святое.
Рядовые матросы исчезли, а унтеры остались на срезе, не обращая внимания на брань боцмана.
Остался и я со своим приятелем.
В глубине броненосца раздалось песнопение: «И сущим во гробех живот даровав». В тихом море теплой ночью, под раскрытым, нарядно сверкающим небом это звучало особенно красиво. Казалось, что голоса хора, вырвавшись на простор, радостно уносятся вдаль, чтобы всюду возвестить хвалу жизни. Не будет больше смерти, этой страшной и неумолимой разрушительницы всей живой твари. Она сама попрана распятьем на кресте. Не будет больше смерти? А что же будет? И мой разум, как тиран, опрокинул меня фактами. Все пушки у нас были заряжены. У каждой из них дежурили комендоры. Стоит только появиться противнику, как сейчас же вместо свечей и лампад загорятся прожекторы, вместо «Христос воскресе» загромыхают орудия, вместо красных яиц полетят к японцам снаряды, начиненные взрывчатым веществом. И чем больше мы уничтожим человеческих жизней, чем больше мы утопим их, тем сильнее будет среди нас ликование. Как это все связать с величавыми словами молитвы, провозглашающими торжество жизни? А ими обманывали человечество в продолжение почти двух тысяч лет…
Приятель шепнул мне на ухо:
— В кильватер за мною держи.
И мы полезли с ним на грот-мачту.
Марс находился высоко над палубой и представлял собою круглую, прикрепленную к мачте площадку, края которой были обнесены железным бортом. Там давно уже, принеся с собою ящик с припасами, поджидал нас земляк минера, кочегар Бакланов.
Как только мы показались на марсе, кочегар заговорил:
— Что же вы долго пропадали? Терпел, терпел я и чуть было один не приступил к делу.
— Богу молились, дружок, — весело ответил Вася-Дрозд.
— Каждый воин и без молитвы прямо в рай попадет. Это давно всем известно. Значит, зря старались.
Открыли ящик, достали из него полбутылки коньяку и бутылку виноградного вина, а затем съестные припасы: хлеб, мясные консервы, вареные яйца, свежие бананы и ананасы. Выпивали прямо из горлышка и аппетитно закусывали. Коньяк был из дешевых сортов, но мы восторгались его крепостью: царапает горло, словно кошка когтями.
— Это я достал с немецкого транспорта, — сообщил минер.
Вася-Дрозд, захмелев, размечтался:
— Останусь жив — в Петербург поеду. Хочется мне на электротехнические курсы поступить. А потом дальше пойду, выше начну подниматься.
— Там только и ждут тебя, — заметил Бакланов, с хрустом, словно огурец, разжевывая ананас.
Вася-Дрозд загорячился:
— Ты, Бакланов, пень замшелый. Прокис от своей лени! А у меня другая натура. Если официально нельзя будет поступить на курсы, я сторожем при училище наймусь. Мне студенты помогут заниматься. Я слышал, народ они хороший, для нашего же брата забастовки устраивают. Ночи не буду спать, а своего добьюсь. Правда, Алеша?
— Правда, — подтвердил я, восторгаясь его энтузиазмом.
— Добьюсь своего! — почти выкрикивал Вася. — Ей-богу!..
— Поднимай выше ногу, а то споткнешься, — невозмутимо вставил Бакланов.
— Тьфу, медведь косолапый! Каждый раз он вот так. Только что хочешь взвиться, он раз тебя за крыло — и вниз.
Бакланов, покончив с остатками закусок, привалился к мачте и лениво процедил:
— Эх, как бы не дыра во рту, жил бы и жил и ни о чем бы не тужил.
Разговорились о предстоящем сражении. Минер начал нас обнадеживать:
— Я думаю, не так уж мы слабы, как многие говорят. Я даже предчувствую, что мы разобьем японцев.
— Это на правнуках Ноева ковчега? — спросил кочегар.
— У нас есть и новые корабли.
— Подожди, Дрозд, я тебе примерчик маленький приведу. В Кронштадте у нас остался старый-престарый утюг. Броненосцем называется он. «Не тронь меня» — название ему дано. Знаешь такой?
— Знаю. А дальше что?
— По-моему, всю эскадру нашу можно назвать так, только с маленькой прибавкой: «Не тронь меня, а то развалюсь».
— Вот и поговори с ним, с чумазым дьяволом!
Барабан загремел отбой: богослужение кончилось. Матросы поднимались на верхнюю палубу. Мы поторопились спуститься вниз. Некоторые, христосуясь, целовались. Спустя несколько минут корабль осветился электрическими люстрами. Команда, и офицеры выстроились на верхней палубе во фронт. Явился командир, капитан 1-го ранга Юнг, блестя золотыми эполетами. На его поздравления с праздником среди матросов раздались жидкие голоса:
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!
Остальные зловеще молчали.
Командир в нерешительности остановился, как бы намереваясь объясниться с командой. Но это было только одно мгновенье. Сейчас же досадливо дернул плечами и, круто повернувшись, вместе с офицерами ушел в кают-компанию. По-видимому, он так и не догадался о причинах изменения в настроении команды.
Матросы живым потоком направились к запасной адмиральской каюте, откуда артельщики выдавали каждому по одной пшеничной булке и по два яйца. Это было для нас разговением и той порцией, которая отличала великий праздник от будней. Но некоторые запаслись съестными припасами и выпивкой от аннамитов или с коммерческих пароходов. Не забыв домашних привычек, они приглашали друг друга в гости — в башню, за двойной борт, в минное отделение.